аудиенции у президента. Учитывая выдвинутое доктором Брюэнном требование, чтобы Франклин работал не более четырёх часов в день, её отец физически не мог принять всех лично; к тому же личное взаимодействие с чиновниками – занятие крайне утомительное. И Анна сама решала, кому реально нужно повидаться с президентом, а кого можно спровадить к кому-то ещё{62}. Иногда она принимала посетителей, а затем сообщала отцу резюме обсуждённых вопросов{63}. Ещё она пыталась снизить нагрузку на него такими способами, о которых тот даже не подозревал. После его отхода ко сну, например, Анна тайком быстро разбирала входящую корреспонденцию и изымала бумаги и запросы, с которыми, по её мнению, вполне могли разобраться другие, чтобы не обременять отца текучкой{64}.

Узнай о проделках Анны общественность, шум бы однозначно поднялся нешуточный. А так всё ограничивалось критикой в её адрес со стороны отдельных недовольных тем, что дочь президента прочно обосновалась в Белом доме. Одна дама, к примеру, написала Анне язвительно-укоряющее письмо: дескать, она «жирует за счёт налогоплательщиков». Дурен уже сам факт проживания Анны в Белом доме за казённый счёт, отмечала эта дама, – так ведь не постыдилась ещё и денежный оклад себе положить. Автор также намекала, что Анна рискует скоро уподобиться собственной матери, чье участие в работе администрации мужа вышло за рамки всякого приличия. Женщина эта явно не относилась к числу поклонниц Рузвельта, однако признала сквозь зубы, что «он-то хотя бы был избран». А вот Элеонору, развивала она свою мысль, никто не избирал, и она «всего лишь назойливое частное лицо, нагло встревающее» в политические дела{65}.

Если отвлечься от злобного тона нападок на супругу и дочь Рузвельта, автор письма подняла вполне законный вопрос. Анна однозначно была не в праве изымать бумаги из входящей почты отца, но ей отчаянно хотелось делать всё мыслимое и немыслимое, чтобы помочь ему. Если бы она только могла удержать его от поездки в Ялту, она бы, возможно, так и сделала. Путешествие заняло бы недели, сама конференция обещала выдаться изнурительной, – и всё это вполне могло его добить.

Долгое путешествие в Ялту началось под покровом ночи. 22 января в 22:00 Рузвельт и его делегация тайно выехали из Вашингтона. Газеты по всей стране предсказывали, что Большая тройка вот-вот съедется на ещё одну конференцию, но, по соображениям безопасности, никто ни в США, ни в Великобритании, ни в СССР не разглашал ни даты, ни места её проведения. У президента было тайное железнодорожное депо в подвале Бюро гравировки и печати, массивного непрезентабельного здания из известняка и бетона на юго-западном отрезке 14-й улицы, в одном квартале к югу от Национальной аллеи. Там Рузвельт погрузился в личный бронированный вагон «Фердинанд Магеллан»: так ему удалось избежать и любопытных глаз на вокзале Юнион-Стейшн, и проблем с подъёмом по ступеням вокзала в кресле-каталке. Из Вашингтона президент и его помощники, включая дочь, проследовали в Ньюпорт-Ньюс, где их под парами дожидался крейсер «Куинси», за предшествовавшие недели тайно переделанный на местных верфях в подобие океанского лайнера, достойного перевозить президента великой страны, хотя при реконструкции судна секретность до конца соблюсти не удалось. В ноябре на имя Рузвельта поступило письмо от отставного американского солдата: в Мидлберге, Коннектикут, этот солдат слышал, как пара посетителей ресторана вслух обсуждает, что на «Куинси» в каюте-люкс пришлось поднимать унитаз на девять дюймов выше над полом, чтобы на него в предстоящем плавании могло как-то пристраиваться известно какое лицо{66}. Подавлять расползавшиеся слухи становилось всё труднее. Когда президент Рузвельт отпраздновал свой день рождения 21 января, за девять дней до его общеизвестной фактической даты – 30 января, всем стало ясно, что нечто явно готовится{67}. Но, успешно ускользнув от местных нацистских шпионов и папарацци, президентская свита успешно добралась до Ньюпорт-Ньюс и отправилась в одиннадцатидневное плавание за 4883 миль на Мальту, где их обещал встретить Черчилль.

Среди тех немногих в Вашингтоне, кто знал о готовящейся поездке Рузвельта на новую трёхстороннюю конференцию, выбор им Анны на роль ближайшей помощницы был воспринят с немалым удивлением. Министр труда Фрэнсис Перкинс полагала, что в плане физической помощи ему следовало бы взять с собою кого-то из сыновей. Но в составе делегации был давний военный советник, секретарь по кадровым назначениям и личный друг Франклина генерал Эдвин «Па» Уотсон, он умел помочь президенту удержать равновесие в положении стоя. Уотсон вполне мог послужить физической опорой Рузвельта, но только Анна способна была оказать отцу поддержку другого рода. Сам Уотсон как раз и объяснил это Перкинс прямо перед отправлением: «Анна способна проделывать со своим отцом – да и с другими людьми – такие вещи, на которые [его] мальчики неспособны. <…> Они с ним не управятся. <…> Она одна может сказать ему: “Тебе нельзя встречаться с людьми. Нельзя – и всё! И переговоры с ними вести нельзя. Это тебя изматывает, и назавтра ты будешь ни на что не годен”. – А ещё она умеет грамотно обращаться с другими людьми. Исподволь, не вселяя тревоги, она находит на них управу, поэтому её и берут»{68}.

Вскоре после отбытия президента из Вашингтона Джон Бёттигер отправил жене радиограмму: «НЕНАВИЖУ, когда ты в отъезде, – писал он Анне, – но при этом трепещу от мысли, что у тебя есть шанс реально оказаться внутри воистину исторической встречи»{69}. Ощущение сопричастности истории, естественно, ни на минуту не покидало и саму Анну. Въехав обратно в Белый дом, она перестала вести личный дневник для сохранения конфиденциальности{70}. Но на время этой конференции она решила сделать исключение и возобновила записи, чтобы по возвращении поделиться своими переживаниями с Джоном.

Но прежде чем вписывать новые страницы в историю человечества, Рузвельту нужно было как-то пережить трансатлантическое путешествие. Многое могло пойти не так по пути в Ялту. Все одиннадцать дней плавания президент находился под пристальным наблюдением сопровождающих его на борту «Куинси». А ведь среди последних были не только преданные личные друзья Рузвельта наподобие Уотсона, но и кое-кто из лиц с собственными политическими амбициями, идущими вразрез с генеральным курсом президента. И в первые же дни после отплытия со стороны некоторых сопровождающих зазвучали вопросы о состоянии здоровья Рузвельта. Джимми Бирнс, бывший сенатор от штата Южная Каролина и член Верховного суда, а ныне глава федерального Управления военной мобилизации, в этом качестве включённый в состав официальной делегации, приватно сообщил Анне, что её отец выглядит много хуже обычного, и, по его мнению, у Рузвельта нечто куда более серьёзное, нежели его хронический синусит. Анна решительно возразила: именно обострением синусита всё и объясняется. Если нос заложен, приходится держать рот открытым, чтобы было чем дышать. Бирнса этот её довод явно не убедил{71}.

Раз Бирнс заподозрил неладное, значит, и другие скоро начнут задаваться подобными вопросами. Если состояние отца будет и дальше ухудшаться, на синусит это никак не спишешь, так что Анне теперь жизненно важно было встать живым щитом на пути излишне любопытствующих. Никто не должен знать, насколько он плох, – ни Бирнс, ни прочие американские делегаты, не говоря уже о Черчилле и Сталине. Успешный союз Рузвельта, Черчилля и Сталина строился на прочных личных отношениях трёх государственных мужей, и нельзя было допустить, чтобы что-то поколебало этот фундамент, когда победа так близка.

К счастью, по пути на Мальту у Рузвельта